деформация
Высок, строен и крепок. Должен был быть высоким, стройным и крепким. Был высоким, стройным и крепким. Стал вытянутым, тощим и жилистым. Такая вот реалия жизни.
Был брюнетом, стал блондином. Глаза, будто бы потеряв свои краски, обесцветились так же, как и волосы. А были карими, как и у половины населения столицы. Были…
Мужчину будто бы выстирали, выжали и положили томиться под, не знающим пощады, солнцем. Синтетическая материя выцвела и потеряла свою форму. А, ведь, на ярлыке было что-то сказано о щадящем режиме. Но щадящий режим в нижнем городе – бред и мерзость. Именно бред и мерзость.
При росте под два метра, весит не более семидесяти килограмм, оттого кажется шпалой, высоты несусветной. Мышцы, обрамляющие это неаккуратное тело, высохнув, уродливыми полосами огибают скелет. Растяжки, словно шрамы, изрезав кожу, представляют собой не самое приятное зрелище для неопытного глаза жителя столицы. В Нижнем же привыкли, да и как не привыкнуть, когда каждый третий там такой?
Линзы, когда-то неосторожно наклеенные на глазные яблоки, сжились с ними, и врослись в них. С тех времён и приобрёл взгляд мужчины для всех жаждущих поэзии «стальной блеск беспробудной серости», для материалистов же бренных – холодный, серый окрас, подкреплённый вечно лиловой кромкой в виде протестующих сосудов.
Выбеленные волосы представляют собой зрелище, также, довольно интересное. В этой хилой шевелюре вы найдёте и желтизну, и белизну, и чего вы там только не найдёте! Вот, и истинный оттенок пробивается в нескольких прядях, рваными перьями закрывающих широкий лоб.
Лицо же у мужчины – мордочка молоденького мальчика, не иначе. Не найдёте вы, как не ищите, резкости в этих милых чертах, не заметите краски прожитых жизней. Только губы, порой кривящие лицо, надтрескивают, ломают нежную оболочку, но так редко они снисходят до улыбки искренней, что не заметить вам никогда этого уродства за маской лицемерия, не зацепить взором яда, струящегося через трещины.
Был брюнетом, стал блондином. Глаза, будто бы потеряв свои краски, обесцветились так же, как и волосы. А были карими, как и у половины населения столицы. Были…
Мужчину будто бы выстирали, выжали и положили томиться под, не знающим пощады, солнцем. Синтетическая материя выцвела и потеряла свою форму. А, ведь, на ярлыке было что-то сказано о щадящем режиме. Но щадящий режим в нижнем городе – бред и мерзость. Именно бред и мерзость.
При росте под два метра, весит не более семидесяти килограмм, оттого кажется шпалой, высоты несусветной. Мышцы, обрамляющие это неаккуратное тело, высохнув, уродливыми полосами огибают скелет. Растяжки, словно шрамы, изрезав кожу, представляют собой не самое приятное зрелище для неопытного глаза жителя столицы. В Нижнем же привыкли, да и как не привыкнуть, когда каждый третий там такой?
Линзы, когда-то неосторожно наклеенные на глазные яблоки, сжились с ними, и врослись в них. С тех времён и приобрёл взгляд мужчины для всех жаждущих поэзии «стальной блеск беспробудной серости», для материалистов же бренных – холодный, серый окрас, подкреплённый вечно лиловой кромкой в виде протестующих сосудов.
Выбеленные волосы представляют собой зрелище, также, довольно интересное. В этой хилой шевелюре вы найдёте и желтизну, и белизну, и чего вы там только не найдёте! Вот, и истинный оттенок пробивается в нескольких прядях, рваными перьями закрывающих широкий лоб.
Лицо же у мужчины – мордочка молоденького мальчика, не иначе. Не найдёте вы, как не ищите, резкости в этих милых чертах, не заметите краски прожитых жизней. Только губы, порой кривящие лицо, надтрескивают, ломают нежную оболочку, но так редко они снисходят до улыбки искренней, что не заметить вам никогда этого уродства за маской лицемерия, не зацепить взором яда, струящегося через трещины.