Несмотря на отсутствие хоть сколько-нибудь значимых практических результатов, учёные до сих пор не отрицают саму возможность путешествия во времени, и теоретические разработки продолжаются.
Теории о путешествиях во времени — пожалуй, остаются одними из самых впечатляющих вслед за разработками в области телепортации, торсионных полей и антигравитации. Впрочем, путешествию во времени не повезло больше — до сих пор не только нет очевидцев перемещения во времени, но и универсального определения времени.
В каком-то смысле каждый их нас путешественник во времени, правда это не впечатляет, тем более, что двигаться в этом понимании можно только «вперёд».
До Эйнштейна о путешествиях во времени говорили только литераторы, причём идея «времени вспять» принадлежит вовсе не Герберту Уэллсу, а Эдварду Пейджу Митчеллу (Edward Page Mitchell), издателю газеты New York Sun, который за 7 лет до «Машины времени» опубликовал рассказ «The Clock That Went Backward» («Часы, которые шли назад»).
В физике о возможности подобных перемещений стало модно размышлять вслед за Эйнштейном. Феномен путешествия во времени с того момента стал объясняться с точки зрения действия пространственно-временного континуума. «Тень» Эйнштейна по сей день «лежит» на всех мало-мальски серьезных рассуждениях на эту тему.
Эйнштейну, перевернувшему представления о пространстве и времени, приписывают фразу: «Ньютон, прости меня». По теории относительности выходит, что при скорости, приближающейся к скорости света, время должно замедляться. Однако скорость света практически недостижима — в отличие, скажем, от скорости звука, барьер который был преодолён в последней четверти прошлого века. Далее, по теории Эйнштейна следует, что когда тело развивает скорость, близкую к скорости света, его вес начинает увеличиваться и в точке достижения этой скорости практически бесконечен.
Ещё одна аксиома, которая также сопровождает теории о времени, гласит: первое путешествие, если ему суждено будет произойти, будет связано не с изобретением сверхбыстрого транспорта, а с открытием особой среды, в которой любое транспортное средство могло бы разогнаться до нужной скорости. Коридор во времени может быть образован и сугубо «природным» явлениями: чёрными дырами, тоннелями, космическими струнами и так далее.
В фильме «Назад в будущее» специально оборудованный автомобиль, разогнавшись до скорости света, преодолевает линейное время безо всяких дыр. Наиболее вероятным претендентом на «коридор времени» называют чёрные дыры, о природе которых до сих пор известно крайне мало. Принято считать, что когда звёзды, масса которых превышает массу Солнца как минимум в четыре раза, гибнут, то есть когда их «топливо» сгорает, они взрываются из-за давления, вызванного их собственным весом.
В результате взрыва образуются чёрные дыры, гравитационные поля в которых настолько мощны, что эту область не может покинуть даже свет. Всякий объект, достигающий границы чёрной дыры — так называемого горизонта событий — всасывается в её недра, причём снаружи не видно, что происходит «внутри».
Черная дыра окружена гравитационным полем, в котором тела достигают скорости света Предполагается, что в глубине чёрной дыры — предположительно, в центре, в так называемой точке сингуляра — законы физики прекращают действовать, и пространственная и временная координаты, грубо говоря, меняются местами, а путешествие в пространстве становится путешествием во времени.
Кроме того, физики предположили, что если есть чёрные дыры, затягивающие всё, оказавшееся в зоне воздействия, то где-то там, в «ядре» дыры, должна быть некая «белая дыра», выталкивающая материю со столь же сокрушительной силой.
В центре черной дыры находится коридор, где пространство и время меняют свои характеристики. Однако есть одно «но»: прежде чем тело достигнет зоны, где законы традиционной физики перестают действовать, оно будет разрушено.
Джастин Файнштейн шесть лет бился над тем, чтобы напугать подопытную под кодовым обозначением SM. Он показывал ей «Ведьму из Блэр», «Боязнь пауков», «Сияние» и «Молчание ягнят» — бесполезно. Он взял её в магазин экзотических животных, но она без видимого повода достала змею из террариума и восторженно потрогала пальчиком её язык. И только из-за вмешательства продавца она не смогла подружиться с симпатичным пауком-птицеедом.
Тогда г-н Файнштейн повёз её в заброшенный туберкулёзный санаторий Уэверли-Хиллс — «самый страшный дом на свете», если верить рекламным буклетам. Служители аттракциона исправно включали странные шумы и жуткую музыку, а актёры изо всех сил изображали убийц, чудовищ и призраков, но она лишь смеялась, когда другие туристы благодарно вопили от ужаса. Более того, ей случайно удалось напугать одного из «монстров», когда она из любопытства попыталась дотронуться до его головы.
Г-н Файнштейн, клинической нейропсихолог Калифорнийского технологического института (США), на этом примере пытался понять, как в нашем мозге рождается страх. Пользы от этого — море. Например, можно было бы разработать эффективные методы лечения посттравматического стрессового расстройства.
SM привлекла внимание учёных, когда постучалась в лабораторию невролога Дэниэла Трэнела из Университета штата Айова (США) в середине 1980-х годов. Ей только что поставили диагноз «болезнь Урбаха — Вите». Это генетическое расстройство встречается так редко, что на сегодня известно менее трёхсот случаев. В числе симптомов — кожные повреждения и отложения кальция в мозге. У SM болезнь уничтожила оба миндалевидных тела.
«Настолько локализованный очаг повреждений встречается крайне редко, — отмечает нейробиолог Дэниэл Кеннеди из Индианского университета (США). — Таких случаев всего пара десятков». Увидев это, г-н Трэнел понял, что ему выпал уникальный шанс изучить функции данной области мозга.
Миндалевидные тела (по одному в каждом полушарии) играют важную роль в образовании эмоций, особенно страха. Это давно известно, но детали туманны. В частности, учёные пока не могут сказать, насколько миндалевидные тела необходимы для страха, отмечает Майк Кёнигс из Университета штата Висконсин в Мэдисоне (США). Возможно, активность миндалевидного тела, регистрируемая томографом, — всего лишь результат деятельности других областей мозга.
Казалось бы, случай SM исключал эту возможность, ибо вместе с миндалевидными телами у неё полностью исчезло чувство страха, тогда как вся остальная эмоциональная палитра не претерпела изменений. При этом она отличалась чрезвычайной живостью. Можно сказать, она в каком-то смысле гналась за новыми ощущениями. Однажды учёные пригласили её в ресторан, где она с удовольствием поболтала с официантом, а на следующий день попросила отвести её в то же место. Увидев того же официанта, она заметно повеселела и была с ним чрезвычайно приветлива.
Это признак того, что, в отличие от большинства других людей, SM не способна распознавать едва заметные намёки, которые заставляют нас вести себя более сдержанно в определённых ситуациях. «Людей, которые вам и мне показались бы тёмными личностями, она назвала бы заслуживающими доверия, — говорит г-н Кеннеди. — Она предвзято относится к людям в том смысле, что со всеми хочет сблизиться». По-видимому, миндалевидные тела отвечают не только за страх как эмоцию, но и за некоторые аспекты социального поведения.
Г-н Кеннеди недавно проверил степень открытости SM на примере её чувства личного пространства. Он просил женщин медленно приближаться к SM, а той предстояло дать знак, когда она начнёт ощущать дискомфорт. Эта граница расположена на расстоянии 0,34 м от неё, то есть почти вдвое ближе, чем у других участников эксперимента.
Более того, выяснилось, что SM не способна читать выражения лиц, но не способна избирательно: она видит радость и печаль, но не может определить страх. Причём это подсознательная реакция: лица, искажённые страхом или злобой, вперемешку с ничего не выражающими физиономиями появлялись на экране всего на 40 мс, и от SM требовалось нажать на кнопку как можно быстрее при виде лица, выражавшего скорее страх, чем гнев. С этим заданием она справилась примерно так же, как остальные. Но когда ей дали неограниченное время на размышление, она стала ошибаться.
Копнув поглубже, г-н Кеннеди обнаружил, что проблема в том, как мозг направляет её взгляд. SM просто не смотрит в глаза людей, когда в них читается страх, то есть когда они расширяются. Когда её поставили в такие условия, что она не могла не смотреть в глаза, она стала чаще правильно определять лица испуганных людей.
Таким образом, миндалевидное тело — это не просто «детектор опасности». Опасность, по-видимому, регистрируется другими областями мозга, а миндалевидные тела по итогам этой работы управляют нашим вниманием для сбора критически важной информации о степени опасности. Результатом становится чувство страха. А поскольку у SM миндалевидные тела отсутствовали, она ощущала только возбуждение сродни чувству азарта, но не страх. Этим и объясняется то, что в зоомагазине и в «доме с привидениями» она не была равнодушной, как того следовало бы ожидать от бесстрашного человека.
Но г-н Файнштейн слегла разрушил эту стройную теорию. Ему наконец-то удалось напугать бедняжку.
В одном из экспериментов к ней присоединились близнецы AM и BG с идентичными повреждениями миндалевидных тел. Г-н Файнштейн обратился к классическому тесту на панику: попросил участников надеть маски, в которые подавался воздух с 35-процентным содержанием углекислого газа. У большинства здоровых людей немедленно начинается одышка, учащается сердцебиение, выступает пот, кружится голова. Примерно четверть впадает в панику.
Как ни странно, все трое тоже пережили панику. SM замахала руками, указывая на маску, и закричала: «Помогите!» Когда маску сняли, она сказала: «Я запаниковала, потому что, чёрт возьми, не понимала, что происходит». Впервые с начала болезни она испытала страх.
Двое других отреагировали практически аналогично. AM скривилась и сжала левую руку в кулак, попытавшись освободиться. По её словам, она испугалась, что задохнётся, и заметила, что это был самый ужасный момент в её жизни. BG стала хватать ртом воздух и сама сорвала маску, признавшись потом, что ощутила нечто совершенно новое — страх близкой смерти.
После такого г-н Файнтштейн не знал, что и думать. На протяжении десятилетий пара миндалевидных тел мозга описывалась как центр страха, и казалось естественным, что при их отсутствии человек становится отчаянно смелым.
Однако учёный вскоре пришёл к выводу, что старая теория не так уж неверна. По-видимому, мозг иначе обрабатывает угрозы, исходящие изнутри (астма, сердечный приступ и др.). «Это первичный слой, базовая форма страха», — подчёркивает г-н Файнштейн. Действительно, тут не за чем напрягать внимание и оценивать состояние окружающей среды: высокий уровень углекислого газа во вдыхаемом воздухе непосредственно приводит к изменению кислотности крови, в результате чего запускается каскад реакций в мозге. Поэтому паника возникает и без «миндалин» — скорее всего, где-то в гипоталамусе и периакведуктальном (центральном) сером веществе.
И здесь надо обратить внимание на такой важный момент. Люди, обладающие миндалевидными телами, понимают, что это научный эксперимент, что учёные не позволят случиться страшному. Оттого и паника у них другая. В данном же случае наше трио испытало самый что ни на есть настоящий предсмертный ужас. Они не смогли должным образом интерпретировать охватившее их возбуждение.
Роль миндалевидных тел в оценке риска объясняет и другой странный результат подобных экспериментов. У здоровых участников, как правило, появляется упреждающая реакция при повторении теста: перед повторным надеванием маски у них меняется характер потоотделения и слегка учащается сердцебиение. Добровольцы с болезнью Урбаха — Вите во второй раз ведут себя так же бесстрашно, как в первый. Следовательно, миндалевидное тело отвечает ещё и за сохранение воспоминаний о пережитом ужасе.
Интересно, что в выборке из 200 ветеранов войны во Вьетнаме с черепно-мозговой травмой никто из пациентов с повреждёнными «миндалинами» не приобрёл посттравматического стрессового расстройства.
Так что работать с этой областью мозга следует очень осторожно. С одной стороны, из-за неё мы не можем избавиться от мучительных воспоминаний, с другой — она защищает нас и учит впредь избегать опасностей. Лишённая её SM однажды призналась: «Я никому не пожелала бы такого».
Неотрывно глядя на всунутый в его руки альбом, Эн выпустил тугой клубок дыма из лёгких. На заднем плане - шум войны, а перед глазами застыла знакомая пацанская морда. - Бред какой-то... - Ты мало что, признай, понимаешь в андеграунде. Усмехнувшись под нос, он всучил альбом напарнику. - Так и нехрен эту дрянь мне подсовывать, как считаешь? - Затушив хабарик о стенку пепельницы, он устало откинулся на железную спинку скамьи, - Что тут у тебя вырисовано? "Убей"? Только стены этим говном и обмалёвывать... Мало тебе выговора за хулиганство, ещё и за вандализм огребсти захотел? Идиот. Брюнет, состроив злобную гримасу, замял оплод своего ума под скамью. Найдут - руки оторвут. В нынешнее время руки рвут вообще за всё. - И выруби эту недокосмогорию. Уши вянут. - Эн, тебе мысль в голову не приходила о том, что ты дохера расп*зделся? - Я... Треск обшивки, и парни, как один, вскочили на ноги, вытянув стволы, по стойке, перед собой. Две пары голубых глаз зашли за резервный генератор второго сектора. Пальцы, в отлаженной системе, сместились к спусковому крючку. Плечо к плечу, как и должно было быть. - Чертовски хреново. - И не говори, брат. По полу прошел залп электронной системы безопасности. Зацепившись за подошвы мальчишек, он, изогнувшись, рассыпался на тысячи частиц. Тем временем генератор вновь разошёлся в громовом раскате. Как и в прошлый раз, основной удар пришёлся на него. Пришелец показался из-за толстой железной пластины, наскоро вырубленной, скукоженной и потерявшей свою безупречную форму. Его ствол ясно уходил своей пока ещё не матерелизовавшейся пулей в лоб брюнета. - Руки!... Выстрел. Благо - обычный снаряд ССС. Он, подцепленный в воздухе ногтевой пластиной, скосился в траектории и вошёл в стальной пласт за спиной парней. Секунда. Две. Эн, сглотнув, пал всем весом на напарника. Три. Четыре. Брюнет, втянув воздух в лёгкие, прижал мальчугана к себе. Пять... - - - - - - - - -
Тоскою нервною закончился февраль. Содрать часы, закрыть глаза и в даль Ты жаждешь мысли и мечтания унести. С усмешкой тусклою сказать ему "Прости", Тому, кто наложил на мир печаль.
Сорвать ты жаждешь дымный, мрачный смог, С земли, с небес, со всех путей, дорог... Вздохнуть и улыбнуться миру, в нём Найти себя. И гласные имён Любимых петь, снести петли с оков.
Но ты молчишь. В твоих глазах давно, Как в режиссёрском, пасмурном кино, Не видно искренней и яростной мечты. Ведь ты потух, и не найти искры, Что разожгла бы жизни полотно.
Ты ищешь путь свой в проблесках бутыли, Себя не видишь в этом мрачном мире, Лишь отражение горлышка в вине, Всё манит безысходностью к себе. И не найти тебе себя в помине.
читать дальшеПрежде чем ехать дальше в голубые горы, Томас Гомес остановился возле уединенной бензоколонки.
— Не одиноко тебе здесь, папаша? — спросил Томас.
Старик протер тряпкой ветровое стекло небольшого грузовика.
— Ничего.
— А как тебе Марс нравится, старина?
— Здорово. Всегда что-нибудь новое. Когда я в прошлом году попал сюда, то первым делом сказал себе: вперед не заглядывай, ничего не требуй, ничему не удивляйся. Землю нам надо забыть, все, что было, забыть. Теперь следует приглядеться, освоиться и понять, что здесь все не так, все по-другому. Да тут одна только погода — это же настоящий цирк. Это марсианская погода. Днем жарища адская, ночью адский холод. А необычные цветы, необычный дождь — неожиданности на каждом шагу! Я сюда приехал на покой, задумал дожить жизнь в таком месте, где все иначе. Это очень важно старому человеку — переменить обстановку. Молодежи с ним говорить недосуг, другие старики ему осточертели. Вот я и смекнул, что самое подходящее для меня — найти такое необычное местечко, что только не ленись смотреть, кругом развлечения. Вот, подрядился на эту бензоколонку. Станет чересчур хлопотно, снимусь отсюда и переберусь на какое-нибудь старое шоссе, не такое оживленное; мне бы только заработать на пропитание, да чтобы еще оставалось время примечать, до чего же здесь все не так.
— Неплохо ты сообразил, папаша, — сказал Томас; его смуглые руки лежали, отдыхая, на баранке. У него было отличное настроение. Десять дней кряду он работал в одном из новых поселений, теперь получил два выходных и ехал на праздник.
— Уж я больше ничему не удивляюсь, — продолжал старик. — Гляжу, и только. Можно сказать, набираюсь впечатлений. Если тебе Марс, каков он есть, не по вкусу, отправляйся лучше обратно на Землю. Здесь все шиворот-навыворот: почва, воздух, каналы, туземцы (правда, я еще ни одного не видел, но, говорят, они тут где-то бродят), часы. Мои часы — и те чудят. Здесь даже время шиворот-навыворот. Иной раз мне сдается, что я один-одинешенек, на всей этой проклятой планете больше ни души. Пусто. А иногда покажется, что я — восьмилетний мальчишка, сам махонький, а все кругом здоровенное! Видит бог, тут самое подходящее место для старого человека. Тут не задремлешь, я просто счастливый стал. Знаешь, что такое Марс? Он смахивает на вещицу, которую мне подарили на рождество семьдесят лет назад — не знаю, держал ли ты в руках такую штуку: их калейдоскопами называют, внутри осколки хрусталя, лоскутки, бусинки, всякая мишура… А поглядишь сквозь нее на солнце — дух захватывает! Сколько узоров! Так вот, это и есть Марс. Наслаждайся им и не требуй от него, чтобы он был другим. Господи, да знаешь ли ты, что вот это самое шоссе проложено марсианами шестнадцать веков назад, а в полном порядке! Гони доллар и пятьдесят центов, спасибо и спокойной ночи.
Томас покатил по древнему шоссе, тихонько посмеиваясь.
Это был долгий путь через горы, сквозь тьму, и он держал руль, иногда опуская руку в корзинку с едой и доставая оттуда леденец. Прошло уже больше часа непрерывной езды, и ни одной встречной машины, ни одного огонька, только лента дороги, гул и рокот мотора, и Марс кругом, тихий, безмолвный. Марс — всегда тихий, в эту ночь был тише, чем когда-либо. Мимо Томаса скользили пустыни, и высохшие моря, и вершины среди звезд.
Нынче ночью в воздухе пахло Временем. Он улыбнулся, мысленно оценивая свою выдумку. Неплохая мысль. А в самом деле: чем пахнет Время? Пылью, часами, человеком. А если задуматься, какое оно — Время то есть — на слух? Оно вроде воды, струящейся в темной пещере, вроде зовущих голосов, вроде шороха земли, что сыплется на крышку пустого ящика, вроде дождя. Пойдем еще дальше, спросим, как выглядит Время? Оно точно снег, бесшумно летящий в черный колодец, или старинный немой фильм, в котором сто миллиардов лиц, как новогодние шары, падают вниз, падают в ничто. Вот чем пахнет Время и вот какое оно на вид и на слух. А нынче ночью — Томас высунул руку в боковое окошко, — нынче так и кажется, что его можно 23:38:26 даже пощупать.
Он вел грузовик в горах Времени. Что-то кольнуло шею, и Томас выпрямился, внимательно глядя вперед.
Он въехал в маленький мертвый марсианский городок, выключил мотор и окунулся в окружающее его безмолвие. Затаив дыхание, он смотрел из кабины на залитые луной белые здания, в которых уже много веков никто не жил. Великолепные, безупречные здания, пусть разрушенные, но все равно великолепные.
Включив мотор, Томас проехал еще милю-другую, потом снова остановился, вылез, захватив свою корзинку, и прошел на бугор, откуда можно было окинуть взглядом занесенный пылью город. Открыл термос и налил себе чашку кофе. Мимо пролетела ночная птица. На душе у него было удивительно хорошо, спокойно.
Минут пять спустя Томас услышал какой-то звук. Вверху, там, где древнее шоссе терялось за поворотом, он приметил какое-то движение, тусклый свет, затем донесся слабый рокот. Томас повернулся, держа чашку в руке. С гор спускалось нечто необычайное. Это была машина, похожая на желто-зеленое насекомое, на богомола, она плавно рассекала холодный воздух, мерцая бесчисленными зелеными бриллиантами, сверкая фасеточными рубиновыми глазами. Шесть ног машины ступали по древнему шоссе с легкостью моросящего дождя, а со спины машины на Томаса глазами цвета расплавленного золота глядел марсианин, глядел будто в колодец.
Томас поднял руку и мысленно уже крикнул: «Привет!», но губы его не шевельнулись. Потому что это был марсианин. Но Томас плавал на Земле в голубых реках, вдоль которых шли незнакомые люди, вместе с чужими людьми ел в чужих домах, и всегда его лучшим оружием была улыбка. Он не носил с собой пистолета. И сейчас Томас не чувствовал в нем нужды, хотя где-то под сердцем притаился страх.
У марсианина тоже ничего не было в руках. Секунду они смотрели друг на друга сквозь прохладный воздух.
Первым решился Томас
— Привет! — сказал он
— Привет! — сказал марсианин на своем языке.
Они не поняли друг друга.
— Вы сказали «здравствуйте»? — спросили оба одновременно.
— Что вы сказали? — продолжали они, каждый на своем языке.
Оба нахмурились.
— Вы кто? — спросил Томас по-английски.
— Что вы здесь делаете? — произнесли губы чужака по-марсиански.
— Куда вы едете? — спросили оба с озадаченным видом.
— Меня зовут Томас Гомес.
— Меня зовут Мью Ка.
Ни один из них не понял другого, но каждый постучал пальцем по своей груди, и смысл стал обоим ясен.
Вдруг марсианин рассмеялся.
— Подождите!
Томас ощутил, как что-то коснулось его головы, хотя никто его не трогал.
— Вот так! — сказал марсианин по-английски. — Теперь дело пойдет лучше!
— Вы так быстро выучили мой язык?
— Ну что вы!
Оба, не зная, что говорить, посмотрели на чашку с горячим кофе в руке Томаса.
— Что-нибудь новое? — спросил марсианин, разглядывая его и чашку и подразумевая, по-видимому, и то и другое.
— Выпьете чашечку? — предложил Томас.
— Большое спасибо.
Марсианин соскользнул со своей машины.
Вторая чашка наполнилась горячим кофе. Томас подал ее марсианину.
Их руки встретились и, точно сквозь туман, прошли одна сквозь другую.
— Господи Иисусе! — воскликнул Томас и выронил чашку.
— Силы небесные! — сказал марсианин на своем языке.
— Видели, что произошло? — прошептали они.
Оба похолодели от испуга.
Марсианин нагнулся за чашкой, но никак не мог ее взять.
— Господи! — ахнул Томас.
— Ну и ну! — Марсианин пытался снова и снова ухватить чашку, ничего не получалось. Он выпрямился, подумал, затем отстегнул от пояса нож.
— Эй! — крикнул Томас.
— Вы не поняли, ловите! — сказал марсианин и бросил нож.
Томас подставил сложенные вместе ладони. Нож упал сквозь руки на землю. Томас хотел его поднять, но не мог ухватить и, вздрогнув, отпрянул.
Он глядел на марсианина, стоящего на фоне неба.
— Звезды! — сказал Томас.
— Звезды! — отозвался марсианин, глядя на Томаса.
Сквозь тело марсианина, яркие, белые, светили звезды, его плоть была расшита ими словно тонкая, переливающаяся искрами оболочка студенистой медузы. Звезды мерцали, точно фиолетовые глаза, в груди и в животе марсианина, блистали драгоценностями на его запястьях.
— Я вижу сквозь вас! — сказал Томас.
— И я сквозь вас! — отвечал марсианин, отступая на шаг.
Томас пощупал себя, ощутил живое тепло собственного тела и успокоился. «Все в порядке, — подумал он, — я существую».
Марсианин коснулся рукой своего носа, губ.
— Я не бесплотный, — негромко сказал он. — Живой!
Томас озадаченно глядел на него.
— Но если я существую, значит, вы — мертвый.
— Нет, вы!
— Привидение!
— Призрак!
Они показывали пальцем друг на друга, и звездный свет в их конечностях сверкал и переливался, как острие кинжала, как ледяные сосульки, как светлячки. Они снова проверили свои ощущения, и каждый убедился, что он жив-здоров и охвачен волнением, трепетом, жаром, недоумением, а вот тот, другой — ну, конечно же, тот нереален, тот призрачная призма, ловящая и излучающая свет далеких миров…
«Я пьян, — сказал себе Томас. — Завтра никому не расскажу про это, ни слова!»
Они стояли на древнем шоссе, и оба не шевелились.
— Откуда вы? — спросил наконец марсианин.
— С Земли.
— Что это такое?
— Там. — Томас кивком указал на небо.
— Давно?
— Мы прилетели с год назад, вы разве не помните?
— Нет.
— А вы все к тому времени вымерли, почти все. Вас очень мало осталось — разве вы этого не знаете?
— Это неправда.
— Я вам говорю, вымерли. Я сам видел трупы. Почерневшие тела в комнатах, во всех домах, и все мертвые. Тысячи тел.
— Что за вздор, мы живы!
— Мистер, всех ваших скосила эпидемия. Странно, что вам это неизвестно. Вы каким-то образом спаслись.
— Я не спасся, не от чего мне было спасаться. О чем это вы говорите? Я еду на праздник у канала возле Эниальских Гор. И прошлую ночь был там. Вы разве не видите город? — Марсианин вытянул руку, показывая.
Томас посмотрел и увидел развалины.
— Но ведь этот город мертв уже много тысяч лет!
Марсианин рассмеялся.
— Мертв? Я ночевал там вчера!
— А я его проезжал на той неделе, и на позапрошлой неделе, и вот только что, там одни развалины! Видите разбитые колонны?
— Разбитые? Я их отлично вижу в свете луны. Прямые, стройные колонны.
— На улицах ничего, кроме пыли, — сказал Томас. — Улицы чистые!
— Каналы давно высохли, они пусты.
— Каналы полны лавандового вина!
— Город мертв.
— Город жив! — возразил марсианин, смеясь еще громче. — Вы решительно ошибаетесь. Видите, сколько там карнавальных огней? Там прекрасные челны, изящные, как женщины, там прекрасные женщины, изящные, как челны, женщины с кожей песочного цвета, женщины с огненными цветками в руках. Я их вижу, вижу, как они бегают вон там, по улицам, такие маленькие отсюда. И я туда еду, на праздник, мы будем всю ночь кататься по каналу, будем петь, пить, любить. Неужели вы не видите?
— Мистер, этот город мертв, как сушеная ящерица. Спросите любого из наших. Что до меня, то я еду в Грин-Сити — новое поселение на Иллинойском шоссе, мы его совсем недавно заложили. А вы что-то напутали. Мы доставили сюда миллион квадратных футов досок лучшего орегонского леса, несколько десятков тонн добрых стальных гвоздей и отгрохали два поселка — глаз не оторвешь. Как раз сегодня спрыскиваем один из них. С Земли прилетают две ракеты с нашими женами и невестами. Будут народные танцы, виски…
Марсианин встрепенулся.
— Вы говорите — в той стороне?
— Да, там, где ракеты. — Томас подвел его к краю бугра и показал вниз. — Видите?
— Нет.
— Да вон же, вон, черт возьми! Такие длинные, серебристые штуки.
— Не вижу.
Теперь рассмеялся Томас.
— Да вы ослепли!
— У меня отличное зрение. Это вы не видите.
— Ну хорошо, а новый поселок вы видите? Или тоже нет?
— Ничего не вижу, кроме океана — и как раз сейчас отлив.
— Уважаемый, этот океан испарился сорок веков тому назад.
— Ну, знаете, это уж чересчур.
— Но это правда, уверяю вас!
Лицо марсианина стало очень серьезным.
— Постойте. Вы в самом деле не видите города, как я его вам описал? Белые-белые колонны, изящные лодки, праздничные огни — я их так отчетливо вижу! Вслушайтесь! Я даже слышу, как там поют. Не такое уж большое расстояние.
Томас прислушался и покачал головой.
— Нет.
— А я, — продолжал марсианин, — не вижу того, что описываете вы. Как же так?..
Они снова зябко вздрогнули, точно их плоть пронизало ледяными иглами.
— А может быть?..
— Что?
— Вы сказали «с неба»?
— С Земли.
— Земля — название, пустой звук… — произнес марсианин. — Но… час назад, когда я ехал через перевал… — Он коснулся своей шеи сзади. — Я ощутил.
— Холод?
— Да.
— И теперь тоже?
— Да, снова холод. Что-то было со светом, с горами, с дорогой — что-то необычное. И свет, и дорога словно не те, и у меня на мгновение появилось такое чувство, будто я последний из живущих во вселенной…
— И со мной так было! — воскликнул Томас взволнованно; он как будто беседовал с добрым старым другом, доверяя ему что-то сокровенное.
Марсианин закрыл глаза и снова открыл их.
— Тут может быть только одно объяснение. Все дело во Времени. Да-да. Вы — создание Прошлого!
— Нет, это вы из Прошлого, — сказал землянин, поразмыслив.
— Как вы уверены! Вы можете доказать, кто из Прошлого, а кто из Будущего? Какой сейчас год?
— Две тысячи второй!
— Что это говорит мне?
Томас подумал и пожал плечами.
— Ничего.
— Все равно, что я бы вам сказал, что сейчас 4 462 853 год по нашему летосчислению. Слова — ничто, меньше, чем ничто! Где часы, по которым мы бы определили положение звезд?
— Но развалины — доказательство! Они доказывают, что я — Будущее. Я жив, а вы мертвы!
— Все мое существо отвергает такую возможность. Мое сердце бьется, желудок требует пищи, рот жаждет воды. Нет, никто из нас ни жив, ни мертв. Впрочем, скорее жив, чем мертв. А еще вернее, мы как бы посередине. Вот: два странника, которые встретились ночью в пути. Два незнакомца, у каждого своя дорога. Вы говорите, развалины?
— Да. Вам страшно?
— Кому хочется увидеть Будущее? И кто его когда-либо увидит? Человек может лицезреть Прошлое, но чтобы… Вы говорите, колонны рухнули? И море высохло, каналы пусты, девушки умерли, цветы завяли? — Марсианин смолк, но затем снова посмотрел на город. — Но вон же они! Я их вижу, и мне этого достаточно. Они ждут меня, что бы вы ни говорили.
Точно так же вдали ждали Томаса ракеты, и поселок, и женщины с Земли.
— Мы никогда не согласимся друг с другом, — сказал он.
— Согласимся не соглашаться, — предложил марсианин. — Прошлое, Будущее — не все ли равно, лишь бы мы оба жили, ведь то, что придет вслед за нами, все равно придет — завтра или через десять тысяч лет. Откуда вы знаете, что эти храмы — не обломки вашей цивилизации через сто веков? Не знаете. Ну так и не спрашивайте. Однако ночь коротка. Вон рассыпался в небе праздничный фейерверк, взлетели птицы.
Томас протянул руку. Марсианин повторил его жест. Их руки не соприкоснулись — они растворились одна в другой.
— Мы еще встретимся?
— Кто знает? Возможно, когда-нибудь.
— Хотелось бы мне побывать с вами на вашем празднике.
— А мне — попасть в ваш новый поселок, увидеть корабль, о котором вы говорили, увидеть людей, услышать обо всем, что случилось.
— До свидания, — сказал Томас.
— Доброй ночи.
Марсианин бесшумно укатил в горы на своем зеленом металлическом экипаже, землянин развернул свой грузовик и молча повел его в противоположную сторону.
— Господи, что за сон, — вздохнул Томас, держа руки на баранке и думая о ракетах, о женщинах, о крепком виски, о вирджинских плясках, о предстоящем веселье.
«Какое странное видение», — мысленно произнес марсианин, прибавляя скорость и думая о празднике, каналах, лодках, золотоглазых женщинах, песнях…
Ночь была темна. Луны зашли. Лишь звезды мерцали над пустым шоссе. Ни звука, ни машины, ни единого живого существа, ничего. И так было до конца этой прохладной темной ночи.
Представьте, что вам 90 лет. Вы, лежите в тёплой кровати и в любой момент, может прийти тот самый день, когда вас не станет
В старости, люди очень часто задумываются о жизни. Они думают об этом почти каждый день
Вспоминают о том, кого они любили, с кем общались, где им было хорошо. Особенно вспоминают о тех возможностях, которые им когда-то предоставлялись, но они из-за страха побоялись ими воспользоваться
Вы лежите, и вдруг, внезапно, появляется машина времени
Вы садитесь в эту машину времени, и она переносит вас сюда, да-да сюда, вам теперь не 90 лет, а столько, сколько вам есть и вы читаете этот пост
Вам дали второй шанс: теперь всё, что вы не успели - реализовать
У вас появилась ещё одна возможность сделать действительно что-то полезное и интересное, потому что вы уже знаете, что в старости вам будет скучно и лучше вспоминать о том, что вы пытались что-то сделать или сделали, чем думать о том, что из-за какого-то страха, вы просто выбросили свою возможность
Это элементарная математика: если взять за условие тот факт, что когда-то все мы уйдём из этой жизни, то цена страху - 0
Помните, страх живёт за счёт вас, именно вы наполняете его смыслом и делаете значимым
Если вы ещё действительно что-то можете сделать - делайте
Если вы ещё что-то кому-то не сказали - говорите, потом времени у вас не будет
Апа́тия (греч. α — без, πάθος — страсть) — симптом, выражающийся в безразличии, безучастности, в отрешённом отношении к происходящему вокруг, в отсутствии стремления к какой-либо деятельности[1]. Сопровождается отсутствием внешних эмоциональных проявлений, а иногда снижением волевой активности (апато-абулический синдром). Апатия входит в группу основных симптомов шизофрении, часто наблюдается при органических поражениях головного мозга. Она также характерна для некоторых разновидностей депрессии.
Термин введён античными философами в значении «бесстрастность». Первоначально обозначал высшую добродетель — отрешённо-философское миросозерцание, на которое способны лишь мудрецы, обуздавшие свои эгоистические страсти.
Забрав тёмные пряди за уши, он скользнул взглядом по стенам безликих домов. Зимняя пора возымела над ними свой эффект - в период "очищения" бесстрастные здания вняли в себя столь стройно идущую им блёклость, привычную январскому мегаполису. Выдохнув сквозь зубы, нынче плотно сжатые, он отвернулся от стеклопакета. Суета, окружившая плотным кольцом его стол, ныне казалась до отвращения неуместной. Звонок - "Добрый день.... Благодарю за обращение в нашу компанию!" Второй - "Добрый день...Благодарю!" Третий - "Постараемся вам помочь!" Четвёртый - "Расскажите вашу ситуацию..." Неясная тревога, разрывающая романтичные натуры при первых признаках лезвия лицемерия, давно оставила нашего героя. Лучезарно улыбнувшись коллеге, он с силой вмял трубку в пазы устаревшего телефонного аппарата. - Я выйду, - Подхватив кончиками пальцев ключи от домофона, брюнет непринуждённым шагов вышагал за пределы кабинета, нажал кнопку и под писк выскользнул наружу, тут же всадив фильтр в оскал. Кончики губ податливо поплыли вниз, узкие брови сошлись на переносице. В уши вставлен наушник, карман тёмных джинсов топорщиться, податливо описывая геометрическую форму простенького смартфона. Мьюз со своим мрачным на сей раз мотивом облизывает нотами нежные рецепторы музыкального слуха. Треть жизни в школе по классу струнных. Два года игры в группе. Облокотившись на балконную изгородь, он заводит взор за острые линии здания метрополитена. Впереди - храм. Все его коллеги - верующие. Он - нет. Они периодически собирают сходки в этом странном месте всеобщего безумия, апофеоза абсолютно приземлённых вещей. Он с улыбкой желает им удачи, вежливо отказывается от экскурсии по дому господнему, театрально вертя перед носом новым соглашением - и так раз за разом. Танец бездушных кукол, привинченных к давно износившемуся механизму. Нынче "Я - атеист" не звучит. Причина - Сталинский строй? Выдохнув струйку дыма, делает музыку громче. Душа рвётся ввысь. Бренное тело - домой, к постели и коньяку. Ещё четыре часа - думает, смотря на две непропорционально расставленные стрелки. Восемь недель - смотря на календарь. Сорок лет - заглядывая в паспорт. Затушив окурок о грязный металл пепельницы, кидает безучастную ухмылку просыревшему городу. Вынимает наушник. Растягивает губы. "Расскажите о вашей проблеме."
Пусто. Письмо потеряло всякий смысл. Проза сводится к насилию над собой. Поэзия, правда, тоже. Надо напиться и сходить в театр.
Спектакль «Два старомодных коктейля для двух старомодных чудаков» читать дальшеКаждому человеку отводится в жизни ровное количество счастья. Только одни тратят его сразу, а другие растягивают на долгие гoды... Люси и Барклей прожили вместе пятьдесят лет, но вынуждены расстаться из-за того, что никто из пятерых детей не согласен взять к себе обоих родителей. Пьеса о трогательной любви двух пожилых людей, стоящих на краю пропасти одиночества, в которую их безжалостно сталкивают собственные дети, была написана в 1937 году, но и сегодня не потеряла актуальности. Одни, посмотрев спектакль, скажут: «В нашей семье такого никогда не случится», другие просто позвонят своим родителям, но равнодушным не уйдёт никто.
Место:Театр-фестиваль Балтийский дом Цена:300 — 1000руб. 02.02.2014 19:00 Большой зал
Спектакль "На дне" читать дальшеСпектакль далек от школьных штампов и обычных представлений о «На дне». Пьеса Горького, в которой большинству из нас видятся революционность и острая социальность, чернуха и беспросветность, в спектакле НДТ оборачивается историей общечеловеческой, почти философской, исполненной страстным призывом к свободе и свету в широком смысле этих слов. Тьма дна необходима здесь лишь для того, чтобы ярче забрезжило солнце. Знаменитая горьковская ночлежка лишается привычного смысла, превращаясь в абстрактный помост-плот, диковинный Ноев ковчег, на котором живут и выживают, странствуют, философствуя по пути, «люди и человеки». Их дом – между небом и дном; их дни – безвременье; их жизнь – испытание, вечный спор с Богом, страдание и вместе с тем – величайшая ценность. Они мечтают о славном городе Иерусалиме, но ближе оказывается «золотой край» – Сибирь. Они ранят и ласкают друг друга, и чем сильнее бьют, тем больше любят. Они размышляют и философствуют, готовые опуститься на самое дно своих душ, чтобы только понять смысл бытия, чтобы только обрести себя. Они ищут света, добра, спасения… Труден их путь, и порой кажущееся благополучие оборачивается лишь иллюзией – fata-morgana. Иллюзии, миражи окружают их, то путая и пугая, а то – обнадеживая и принося зыбкое, но счастье.
«На дне» - это, конечно, о любви, такой, какой ее играют в НДТ - недостижимой и ранящей, спасительной и прекрасной. «На дне» - о жизни, в реальность которой, порой, трудно поверить. «На дне» - о смерти, открывающей дорогу в новое бытие.
Место:Театр-фестиваль Балтийский дом Цена:500 — 700руб. 04.02.2014 19:30 Малый Зал
Спектакль «Сталин. Ночь.» читать дальшеСталин не умер, он растворился в будущем». Эти слова, сказанные Шарлем де Голлем в год смерти тирана (60 лет назад), увы, оказались пророческими. Нет, пожалуй, в современной России имени, вызывающего больше ожесточённых споров, чем имя Иосифа Джугашвили. Диапазон суждений о нём не имеет границ: от «величайший правитель» до «кровожаднейший тиран всех времён и народов».
Режиссёр Леонид Алимов и актёры тоже пытаются разобраться с этим сложнейшим феноменом и задают себе и зрителям весьма непростые и неудобные вопросы: почему тридцать лет судьба огромной и многомиллионной страны зависела от воли одного человека? И кем он был – «параноиком», «дьяволом» или просто злобным и завистливым человеком, единственной целью которого было удержать любыми средствами свою единоличную власть? Какими высокими идеалами революции, социализма, коммунизма и светлого будущего можно оправдать то, что проделали с Россией и её народом Сталин и его приспешники? И главное, почему Россия позволила сделать это с собой? Варварство беспамятства, в которое погружено сегодня наше общество, – одна из серьёзнейших бед и проблем. Напоминание об одной из самых кровавых страниц нашей истории и есть попытка заставить и себя, и зрителей вырваться из этого беспамятства, задуматься о том, что же на самом деле с нами происходило и происходит. Неожиданный и непривычный для многих образ Сталина создаёт в спектакле народный артист России Вадим Яковлев. Помимо вождя, в эту июльскую ночь 1947 года на его даче в Кунцево, мы встретимся с Писателем, Н.С.Хрущёвым, полковником Ивановым и другими персонажами.
Место:Театр-фестиваль Балтийский дом Цена:300 — 400руб. 05.02.2014 19:30 Малый Зал
Спектакль «Преступление и наказание» читать дальше«Преступление и наказание» - не вполне спектакль Небольшого драматического театра, хотя имеет все фирменные «приметы» его стиля. Это спектакль, который был создан силами молодой студии – выпускниками Л.Б.Эренбурга в БИИЯМС (выпуск 2011 года) во главе с педагогом и старожилом НДТ, актером и режиссером Вадимом Сквирским (знакомым зрителям по ролям Солёного в «Трех сестрах», Луки в «На дне», Энрике – в «В Мадрид, в Мадрид!» и др.). Это болезненная, горькая, но вместе с тем - (как всегда в НДТ) ироничная и через слово смешная история о поиске ориентиров, нравственных, духовных, общечеловеческих; о заблуждениях и иллюзиях; о свободе и любви.
«Спектакль очень насыщенный, и по-настоящему смешной. За актерами наблюдаешь, не отрываясь, они чутко реагируют друг на друга, существуют единым ансамблем, молодые артисты не выглядят «студентами» рядом с опытными эренбурговцами. О каждой актерской работе следует писать отдельно, хочется разбирать каждую сцену, хочется описывать, фиксировать, любоваться актерами и решениями (…). Жанр спектакля обозначен как «лекция для споспешествования как-нибудь всему человечеству». И можно сказать, что, несмотря на иронию, задача эта выполняется. Удивительная лекция о бессилии слов и идей, о силе жизни, о «нелепом и смешном», по-моему, действительно убеждает, демонстрирует свой взгляд на Достоевского в лучших традициях театра Эренбурга, и «как-нибудь споспешествует», помогает — если не всему человечеству, то зрителю малой сцены Балтийского дома. Хочется записаться на весь курс лекций», - Ольга Изюмова, Блог Петербургского театрального журнала.
Место:Театр-фестиваль Балтийский дом Цена:500 — 700руб. 19.02.2014 19:30 Малый Зал
Ночь - блудливое мгновенье. Тёмных сучьев отражение, Вновь разрыло мой мирок. В чём, скажите, утешение, Если сладостный порок Лишь на лёгких тяжкий смог? Ворон чёрный нынче бледен, Ум мой сух, он груб и беден, Взгляд вновь рвётся чрез окно, Там где шумный, звучный ветер, Вновь разрезал полотно Чёрно-белого кино. И, как в съёмке плодовитой, Всяким тленом вновь забитой, Ты ко мне поднял свой лик. Голос сумрачный, убитый, Что я слышал только миг, Раздробил меня, как крик. С той тоскою небывалой, Что в грудине каплей алой, Образует пустоту. Я примкну, вздохнув устало, К отсыревшему стеклу, Разлетясь в ночи на мглу.
Вы всегда будете относиться ко мне с любовью. В ваших глазах я воплощение всех тех грехов, которые у вас не хватает смелости совершить.
Так называемые «безнравственные» книги — это лишь те книги, которые показывают миру его пороки, вот и все.
— Но ИстЭнд — очень серьезная проблема. — Несомненно. Ведь это — проблема рабства, и мы пытаемся разрешить ее, увеселяя рабов.
Вы удивительный человек, мистер Грей. Вы знаете больше, чем вам это кажется, но меньше, чем хотели бы знать.
Как раз того, во что твердо веришь, в действительности не существует. Такова фатальная участь веры, и этому же учит нас любовь.
— Я провозглашаю истины будущего. — А я предпочитаю заблуждения настоящего.
Люблю театр — он реальнее жизни.
Простые слова — но как они страшны! От них никуда не уйдешь. Как они ясны, неотразимо сильны и жестоки! И вместе с тем — какое в них таится коварное очарование.
— Лорд Генри, меня ничуть не удивляет, что свет считает Вас в высшей степени безнравственным человеком. — Вероятно, вы имеете в виду ТОТ свет? С ЭТИМ я в прекрасных отношениях.
Влиять на другого человека — это значит передать ему свою душу. Он начнет думать не своими мыслями, пылать не своими страстями. И добродетели у него будут не свои, и грехи, — если предположить, что таковые вообще существуют, — будут заимствованные. Он станет отголоском чужой мелодии, актером, выступающим в роли, которая не для него написана.
Когда я очень люблю кого-нибудь, я никогда никому не называю его имени. Это все равно что отдать другим частицу дорогого тебе человека.
Каждый живет, как хочет, и расплачивается за это сам.
— Ненавижу смерть! — Почему? — А потому, что в наше время человек может всё пережить, кроме неё.
У нас принято говорить о «тайных» пороках. Но тайных пороков не бывает. Они сказываются в линиях рта, в отяжелевших веках, даже в форме рук.
– Героизм, мой мальчик, нужен для тяжелых времен, – поучительно заметил Ленц. – Но мы живем в эпоху отчаяния. Тут приличествует только чувство юмора.
Дальше полуправд нам идти не дано. На то мы и люди. Зная одни только полуправды, мы и то творим немало глупостей. А уж если бы знали всю правду целиком, то вообще не могли бы жить.
— Хотите яблоко? Яблоки продлевают жизнь! — Нет, спасибо. — А сигару? — Они тоже продлевают жизнь? — Нет, они укорачивают её. Потом это уравновешивается яблоками.
… Кантор боялся так, как и подобает отважному воину: весь его вид выражал готовность умереть на месте, сомкнув зубы на глотке противника.
Кто в 16 лет не революционер, тому в 30 лет не хватит отваги, чтобы быть начальником пожарной команды.
Ч.: К чему спорить? Мы все равно не сойдемся. Я буду твердить свое до завтра, да и ты тоже. Л.: Я до послезавтра.
Сил уже нет набирать заумные строки, оттого опять здесь. Отсчитываю вордовские страницы начатого ещё в летнее время проекта. Подобрал таки к нему занятных героев. В общем, ничего особо занятного. Стандартный мальчуган отроческих повадок, солдатской стати душевнобольной и молоденькая профурсетка, сжигающая себя ради великой цели. Бесовские мотивы несколько искажены, пожалуй, хах. Таки нашёл в себе силы взяться за проект серьёзно (как бы смешно это не звучало, в созвучии со мной). Может, ввиду особой скуки. Может, в связи с отсутствием всякого настроя на более сподручную мне поэзию. Ах да, касаемо поэзии... Абстрактные образы чересчур настойчиво заполняют нутро. Думаю, вскоре совсем отвыкну от человеческого языка. Шифр должен иметь свой ключ, как заявляет нам д. Ленгдон во всем известном романе. Так вот, этот ключ таки ускользнул от кузнеца. Теперь перескочим, раз уж зашла речь, на того самого - вышеупомянутого. Скачал Инферно. Читал Инферно. Устал от него жутко. Теперь морально готовлюсь к знакомым многим из нас переливам серых строк. Порнуха, говорят, та ещё. Ну что ж, может именно этой самой порнухи в жизни и не хватает. Вспомнил тут про один, правда, романчик, который обещает развеять нынешнюю тоску. Велком ту майн соул, аур хорор мастер! Подводя итог моего нынешнего поста, посетую на усталость, на алкоголизм, да на всякую прочую жизненную ересь... И да, в завершении сообщу о том, что цепь таки нашла своё последнее звено. И Снова Здравствуй Алекс. Всё встаёт на круги своя.